Желудок, дорвавшийся до человеческой пищи, благодарно напоминал о себе, опрокидывая сознание Эр-При куда-то за приделы помещения, где тайны уже собрались и приготовились множиться. Множиться, потому что объяснять мотивы странного приглашения Енниоль не спешил, а сладкий запах застилал голову туманом, заставляя мысли в голове ворочаться медленно и лениво. Робер еще не успел проследить за направлением мысли гогана и понять, что общего между Раканами и верой этих торговцев, как снова заподозрил нечто, заговорившее все о том же многострадальном сыре. Который бесплатный и в мышеловке. Не то, чтобы к грызунам маркиз питал отвращение, но сравнивать себя с ними было не очень приятно, а делать это приходилось, потому что мерзкие мысли о сыре и не думали пропадать, более того — с каждым новым сказанным словом они обретали почву под своими эфирными ногами и заставляли бросать странные взгляды на Альдо. Пусть историю Эпинэ не любил, да и дипломатом не был, но если он что и понимал, так это то, что признаваться в своей неосведомленности — дело последнее. Особенно, если не знаешь точно, к чему ведут переговоры и с кем ты их ведешь. Были ли друзьями гоганы? Вряд ли другом можно назвать человека, пообещавшего отлучить тебя от морковки и перевести на менее постную пищу. Впрочем, если судить по тем, кого приходилось называть «друзьями» в Агарисе, и вышеназванное можно считать подвигом, следовательно, и Достославного — другом, если не сразу лучшим.

Баранина, лицо Достославного, отраженного на стене за его же спиной, разговоры о старых и новых богах — к чему это все, когда они с Альдо собирались просто набить животы и развлечься? Эпинэ никогда не стремился прогуляться по Ожерелью, даже мысленно, а молитвы всегда были просто словами, которые произносят все и которые равно из уст этих всех ничего не стоят. Так, дань приличиям и привычкам... Только воспитания и мысли обо всем этом не делали взгляд почтенного гогана более приятным, их с Альдо —  смышлеными в делах дней минувших (минувших — если не сказать придуманных), а голову — менее тяжелой. Что за отвратительная традиция — досыта накормить и лишь после приступить к разговорам?! Сытый мысли ворочает медленно, впрочем, голодный предпочитает сосредотачивать их не на том... Если бы гоганы искали золотые середины, Иноходец чувствовал бы себя менее паршиво, но Енниоль, похоже, меры не знал, как и того, что, по крайней мере, один из его гостей послеобеденных проповедей не терпит. Маркиз бросил быстрый взгляд на Альдо — в глазах принца пряталась обреченность, но слушать и вежливо отвечать он все же не забывал. Оставалось разве что брать с друга пример и стараться потише скрежетать зубами. Вернее — этого как раз не делать. Разве что мысленно...

Разговор становился все интереснее и интереснее, тем паче, что Енниоль словно читал мысли Иноходца. Робер смотрел на лицо достославного, пытаясь разгадать планы этого старика, но подобным умением Эпинэ похвастаться не мог, потому и приходилось лениво переводить взгляд на сюзерена. Что смотреть, если все равно не видишь?..
Деньги, знания, религия и магия, о которой приходилось слышать от эсператистов, могли бы стать взрывной сместью у основания трона Оллара, которым Альдо не отказался бы завладеть. Память о Ренквахе, о том, что заставляло всех этих великих людей бросаться под чужие пушки и копья, еще неделю назад бывшие своими, союзными, требовало с одной стороны вцепиться в эту возможность (если то, конечно, возможность, а не пустые слова), с другой — смотреть в оба.
Только решение в любом случае предстояло принимать Альдо. И, судя по всему, у принца тоже имелись сомнения, потому что пока он предпочитал спрашивать, а не решать.

Отредактировано Робер Эпинэ (2011-08-19 17:00:09)

Кто забыл родство свое?! Да было бы это родство... и была бы возможность не забыть, находясь в разлуке с теми тех, с кем в родстве. Тут даже не важно, о могильных камнях ли речь, о живых ли людях, но тоска, часто накатывающая, была бы милосерднее, находись рядом хотя бы могила отца или кого-то из братьев. Очередные имена и лица, вызванные из памяти словами старого гогана, детские шалости, сохраненная Арсеном бутылка «Крови»... Где это все? В сердце. Эпинэ не спешил гнать воспоминания, упиваясь пониманием, что никому из погибших в Ренквахе Гальтара не нужна. Ни тогда не была нужна, когда их загнали в это четырехклятое болото, ни сейчас тем более... Может, гоганы и считают, что наследие прошлого могут сохранить камни да ржавое железо, Робер считал иначе. Кровь, честь, долг и память — четыре столпа, на которых после смерти  близких держался он сам. Если сменить дом, для Енниоля, значит забыть родство, пусть забирает свою Гальтару! Робер о родстве помнит не хуже, чем Альдо — о своих предках. Если сердце принца о чем-то никогда и не тосковало, так-то, наверняка, тоски и не достойно. Камни — это не кровь. Камни — это камни. К тому, если верить летописям, не принесшие Раканам ничего хорошего...

Не присвистнул Эр-При тоже чудом, вспомнив, что он тут вообще вроде как стену изображает, а стены вроде бы и не свистят. Да и людям приличным тоже вроде не свистят, в конце концов, ни Енниоль, ни тем более Альдо на коней не похожи, так что нечего всякими там позывными разбрасываться... Опустив брови на приличествующее им место, Робер уставился куда-то в пространство, питая лишь одну надежду — лишь бы со всеми этими гоганами и они с принцем еретиками не стали. Чревато это в Агарисе, хотя и могло бы стать чудесной шуткой. Ну, если до Талига дойдет, конечно... То-то дед посмеется. Эпинэ тихонечко хмыкнул и перевел взгляд с одного говорившего на другого.