Один из личных слуг герцога Эпинэ подбежал к барону.

- Командор Райнштайнер, герцог ожидает вас в кабинете.

Поприветствовать не сказать чтобы желанного гостя герцог и не подумал. Вместо этого он смерил барона не сулящим ничего хорошего взглядом из-под густых бровей и хмыкнул:
- Да, потревожили. Извинения ваши тут едва ли помогут.
"А уполномочен ты шпионить, это ясно, как день".
- Мне остаётся только надеяться, что не отнимете. У меня тут было всё спокойно до вашего приезда, и я желаю, чтобы так всё и осталось после оного.
Анри-Гийом умолк, поджав губы и продолжая буравить гостя взглядом.

Старый герцог нахмурился ешё больше.
- Так вы приехали выведать это - доволен ли я Колиньяром, -  чтобы потом доложить ему, потому что он сам не соизволил? Или потому что редкостный трус? - Анри-Гийом не особо пытался сдерживать свои чувства по поводу вышеупомянутой личности, но явного гнева не выказывал. Зачем скрывать отношение к колиньярскому отродью, если оно известно и без того?
- Впрочем, это благо для меня и для моего дома, что этот прохвост не явился сюда самолично, - чуть тише, но всё равно возмущённо процедил герцог Эпинэ, смерив Райнштайнера таким взглядом, как будто вопросов получше от него уж и не ожидал.

Если герцог Эпинэ и был слегка обескуражен прямотой барона, то решил не подавать виду. Он продолжал буравить его недоверчивым взглядом, размышляя об истинных целях этого человека и тех, кто его послал сюда. Чепуху о "благе провинции" он не удостоил вниманием. Такие как Дорак и его псы думают только о себе и своей власти.
- Спасибо за ваше понимание, - поджав губы, лаконично ответил Анри-Гийом без тени благодарности.

Однако последняя фраза смела все предыдущие размышления Повелителя Молний.
Гневно сверкнув взглядом, старик резко подался вперёд, не обращая внимания на больные суставы:
- Как вы смеете! Упоминать Робера... Он был изгнан много лет назад. Неужели вы и теперь не можете оставить его в покое? - герцог в сердцах стукнул об пол концом трости, которую держал в руке даже сидя.

Вот оно! Дурные предчувствия не обманули. Враги желают добраться до единственного оставшегося на свободе Эпинэ, и даже не скрывают этого.
Старый герцог рванул шнур с колокольчиком так яростно, что тот чуть не оборвался. В дверях явился обеспокоенный слуга.
- Возьми у Октавиуса мою настойку и принести. Только живо!
Показывать свои старческие слабости перед чужаком не хотелось, но он должен быть уверен, что ему хватит сил для того, чтобы дать тому достойный отпор.
Слуга мгновенно исчез.
- Я знаю, что принесёт моему внуку встреча с вами! - снова обратился он к гостю, теперь уже нисколько не скрывая своему к нему отношения. - Он уже выбрал свою судьбу. Мы все выбрали, но не все выжили! А вы хотите найти выживших и уничтожить, чтобы ничто не помешало Дораку править и навсегда убить надежды на возвращение истинного порядка вещей! Думаете, я не понимаю, зачем вы расспрашиваете о моём Робере? Вы хотите заманить его в ловушку! Но я вам не позволю, слышите? - в подтверждение своих слов Анри-Гийом угрожающе потряс тростью, чуть не задев ею Райнштайнера, но не слишком заботясь о его безопасности. - Вы не посмеете больше расспрашивать о маркизе Эр-При. Вы не будете вмешиваться в дела моей семьи. Проверяйте тут, что хотите, а потом убирайтесь и больше не смейте показываться мне на глаза, и передайте тому, кто вас послал, что они не доберутся до моего единственного внука. Они вообще ни до кого больше не доберутся!
Повелитель Молний был воодушевлён, если не сказать больше, и это отразилось на его речах. Его вдохноляло то, что враг, наконец, перед ним, он имеет конкретное лицо и имя, и с ним можно воевать открыто, - ибо делать это с постоянно увиливающей от разговора Амалией, её невнятно лепечущим муженьком или скрывающимися в своих владениях в безопасности Колиньяром и в столице Дораком было невозможно, и это бесило. Но теперь они все узнают, как же Повелители Молний на самом деле их "боятся".

Герцог выхватил у слуги настойку, со стуком поставил на стол и велел тому уйти. Затем нервно вытер платком вспотевший от чрезмерных усилий лоб. Сдаваться Повелитель Молний не собирался. Противник, видимо, тоже.
В суть его слов Анри-Гийом уже не вникал. Его неприятно поразило то, что командор как ни в чём ни бывало продолжал гнуть своё, да ещё и остался совершенно невозмутим, как будто считал себя правым. Ещё никто не смел так открыто перечить герцогу Эпинэ, обычно собеседники его боялись. Даже наглые Мараны - они даже мимо его покоев шастали с опаской. И сложно было понять, что же на самом деле теперь так взбудоражило старика больше - то, что ему осмелились перечить, или беспокойство за Робера, который был его единственной надеждой вернуть Талигойю.

- Вы продолжаете... - задохнувшись от гнева, проговорил герцог. - Я сказал вам - не смейте, а вы продолжаете выспрашивать! Ваши сведения оправляйтесь докладывать Дораку, он их, знамо, ждёт. А я в них не нуждаюсь. Я и так знаю, где мой внук. Что вы с ним сделали и хотите сделать! Вы... и ваши... те, кто вас прислал... - Анри-Гийом не без труда поднялся с кресла, надвинувшись на собеседника, как грозовая туча, и, подобно ей же, громыхая раскатами:
- Вы... убили Магдалу! Точнее, не вы, но по его приказу, это я знаю точно! Убили всех моих детей и внуков. Мою невестку, потому что она не живёт без них! Вы убили Талигойю, а теперь жаждете моего Робера! - герцог, распаляясь от гнева всё более, чуть ли не брызгал слюной, лицо его побагровело, а руки бессильно застряслись. - Но вы его не получите, слышите? Я не позволю! Моя королева... она не позволила бы! И я не позволю. Убирайтесь, сейчас же! Вы в сговоре с Маранами! Да, вы с ними в сговоре, - зачем-то, словно убеждая себя, повторил Анри-Гийом, и словно бы теряя нить своих речей, но изо всех сил держась за них, как за нечто спасительное. - Можете убить - всех, но Талигойя восстанет! Терпеть выродков Колиньяров у себя в доме и на своей земле я не буду! Вы пожалеете, и Дорак тоже!.. Пожалеет...

Старый герцог вдруг глухо и резко опустился в кресло - почти упал - так, будто вложил в свою отповедь последние силы, неловким движением смахнув склянку с настойкой на пол, отчего стекло разлетелось вдребезги с колким глухим звоном. Его губы приняли неестественный синюшный оттенок, рука дёрнулась к груди, он хватал ртом воздух - всего секунду, продолжая - уже не кричать - хрипеть: "Я не позволю... Вы не достанете его!.. Убирайтесь!.. Моя королева... " - и вот, через какое-то мгновение вдруг совершенно затих. Его грудь не вздымалась, голова откинулась набок.

Грузный и уже далеко не молодой магистр Октавиус добрался до покоев герцога Эпинэ так быстро, как только смог. Он лишь на мгновение испуганно замер на пороге, потом ринулся к монсеньору. Попутно одобрительно взглянул на открытое окно, печально покачал головой, увидев разбитое стекло на полу. Перепуганный слуга застыл в дверях, уставившись на тело герцога во все глаза.
Доктор чуть вздрогнул, когда взял в руку безжизненную ладонь старика. С выражением уже почти окончательной безнадёжности на лице он прослушал пульс, проверил дыхание. Затем отпустил руку герцога, вздохнул и хрипло выдавил с побелевшим лицом:
- Увы, господа... Вынужден сообщить, что герцога Эпинэ больше с нами нет.
И чуть помолчав, добавил:
- Нужны слуги, чтобы отнести... - не смог вымолвить "тело", - монсеньора в спальню. И священник... - он умолк, тяжело сглотнув.
А ещё нужно было сообщить о случившемся капитану замкового гарнизона и Маранам. И...
- Только не к маркизе, я вас умоляю! - крикнул он вслед скрывшемуся за дверью слуге, благо, тот шёл не слишком быстро на подкашивающихся от пережитого шока ногах. - Ей я скажу сам... - тихо закончил магистр Октавиус, скорбно глядя на герцога в кресле.