Вилльбуа искренне рассмеялся.

– Ты трогателен в своей заботе, Александр, – он откинул рукой волосы со лба, и на миг приник губами к губам Йонга. Потом, оторвавшись, продолжил. – Но если мы все будем думать только о сохранности своей жизни и жизни своих возлюбленных, и еще разве что об уютных должностях, то тогда миром безраздельно и безжалостно будут править Фридрихи. Я бы поставил на то, что моя карьера закончится плачевно, но если при этом мне удастся немного поколебать основы будущего чудовищного порядка... Я смогу, умирая, успеть подумать „Я боролся“.

– Что ты называешь плодами?

Вилльбуа вновь откинулся, потянулся за бутылкой и налил вино в бокалы. Протянув один Александру, он с улыбкой произнес.

– За тебя.

Пригубив вино, отставил бокал и продолжил:

– Нет, это не мое задание. Но я вижу, что происходит в Дриксен, я вижу, что за человек Фридрих, и я делаю выводы. А об опасности агарисских святош я знаю от друга, который однажды попался им в лапы. Я люблю наши страны, Александр... смешно, я никогда не был верноподданически настроенным кретином, и даже смеялся над ними, но... я не хочу, чтобы мир изменился в худшую сторону.

Северин ехидно улыбнулся.

– Сумасшедший? Возможно. Но не всем же скромно смотреть себе под ноги... Впрочем, не стану долее смущать твой покой.

В глазах Вилльбуа появилась горечь, он поспешно отвернулся, глотнул вина из бокала.

– Думаю, мне пора. Если вдруг ты окажешься в затруднительном положении, помни – за стеной твоей кладовки – лестница, за конюшней – вход в другой дом.

Он протянул руку к брошенному на пол камзолу, порылся в кармане.

– Вот ключ. Вынужден пожелать тебе пожалеть о сделанном выборе в этой игре. Я бы на твоем месте поставил на сыновей герцогини. Или на внука.

Северин встал, тряхнув головой, так, что волосы рассыпались по плечам, и стал одеваться.

Губы Вилльбуа исказила гримаса разочарования.

– Не все на свете можно простить, Александр, – проговорил он обреченно, отворачиваясь.

Потом, не удержавшись, обернулся и поцеловал любовника.

Вилльбуа холодно отстранился и принялся одеваться. Он делал это почти неторопливо, но приглядевшись, можно было заметить, что у него трясутся руки. Наконец, надев камзол, он бросил через плечо „Прощайте“, и спокойно двинулся к выходу.